Посвящаю своей матери Галине Петровне КОСЫЧЕНКО

Начало здесь

Вторая часть

Третья часть

Четвёртая часть

Пятая часть

Окончание

***

С первыми погожими осенними днями отошла немного тяжесть, сжимавшая сердце. На озере было спокойно, и он решился выбраться в город и сходить в церковь для Исповеди и Причастия.
Перед этим он долго и мучительно перебирал и ворошил прошлое, по совету Андрея делал пометки в блокноте, чтобы не забыть. Никогда не думал он, что то, о чем хотел навсегда забыть и никогда не вспоминать, надо вытащить на свет Божий, да еще вслух рассказать священнику. Это казалось совершенно невозможным, но вместе с тем он понимал: иначе от этого не избавиться.
Вместе с ним к Причастию готовилась и Даша. Вслед за этим должно было состояться ее обручение с Андреем.
Всю неделю на столе - постные щи и картошка. Для него - вечером большая кружка молока пополам с отваром из целебных трав. За занавеской, где стояла Дашуткина кровать, ночи напролет горела свеча.

В эти дни он много думал о Даше. Его собственная семейная жизнь так и не сложилась. Может быть, потому, что не хватило душевных сил и решимости, а скорее всего оттого, что не встретилась ему такая вот, как Даша, с ее неистощимым запасом душевной теплоты, с ее кроткой и молчаливой готовностью отдавать себя всю на служение и помощь своему ближнему. Женщины, которых он встречал, поражали красотой и умом, очаровывали легко и просто внешней элегантностью и лоском. Но за этим он безошибочно чувствовал корыстолюбие и холодный расчет. Он привык, что женщины именно таковы, и где-то в глубине души презирал их. Он даже представить себе не мог, что есть и другие. Дашуткина красота была вся внутри, собранная, цельная и нерастраченная, - настоящее сокровище, с которым вряд ли что можно сравнить. Как же он не умел рассмотреть этого ни в одной из встречавшихся ему в жизни женщин? Теперь только понимал он, что каждой из них дается этот бессмертный залог, этот запас душевных сил, которых должно хватить на целую жизнь…

С невеселыми мыслями сидел он на палубе пароходика, и даже величественная красота осенних берегов Золотого озера не могла развеять томительный мрак, нависший над его головой. Сильный гудок вывел его из оцепенения. Эхо повторило несколько раз, постепенно затихая. Судно обходило группу туристов на байдарках. Крохотные суденышки из прорезиненной парусины, как по команде, делали поворот на 90 градусов, становясь носами к волне.
Даже легкого волнения достаточно было, чтобы байдарка перевернулась. Однако, люди на этих легких лодках делали многодневные и многокилометровые переходы. Встающее солнце сверкало на лопастях весел розовыми бликами…

Вот, наконец, и причал. Знакомый дворец-дебаркадер, немного поблекший за прошедший год, каменистая дорога, ели. На стоянке пансионата он увидел знакомую темную машину. Наверное, изменился в лице, потому что Даша обеспокоенно воскликнула:

- Дядя Леша! Что, опять сердце?

- Нет, Дашуха, ничего... Вот и все, - думал он, - кончилась игра в кошки-мышки. Выследили. Вычислили все точно. Вот сволочи!

До удивления непослушными ногами прошел он несколько десятков метров от остановки до храма, изящной маленькой бело-розовой церкви в кружеве осенних берез. Неумело перекрестился, шагнул на церковный порог.
Благоуханный и теплый полумрак храма немного успокоил его, отпустили до предела натянутые нервы. Поискав глазами Дашу, он увидел ее у большого подсвечника в правом приделе храма. Привычно быстро ставила тонкие, как соломинки, свечи, затепливая одну за другой. Рядом стоял Андрей, торжественно сосредоточенный, в красивой длинной сверкающей одежде.

Началась исповедь. Он подошел поближе к подсвечнику, где ставила свечи Дашутка, поднял глаза на икону и вздрогнул. С иконы смотрел Христос, ступающий по облакам, держа в руке победно развевающееся знамя.

...Он не мог припомнить, плакал он тогда или нет? Кажется, все-таки плакал, потому что в самом начале не мог буквально выдавить из себя ни слова. Потом вспомнил про блокнот, вытащил его из кармана, раскрыл и стал говорить. Вначале он мямлил и запинался на каждом слове. Но, по мере того, как разворачивалось перед ним его собственное греховное бытие, становилось легче, и он говорил свободнее и быстрее, словно боясь, что не успеет. Наконец, он замолчал, чувствуя какую-то пустоту внутри и осознавая дальнейшую ненужность любых слов.
Священник накрыл его голову епитрахилью и стал читать молитву, из которой он уловил лишь последние слова: "...прощаю и разрешаю". Все? Неужели все? Он вопросительно посмотрел на священника, тот слегка улыбнулся, ободряюще, и сказал: - Все. Теперь можете причаститься.

***

Окончилась служба. Он все еще стоял у иконы "Воскресение Христово", куда отошел после Причастия. Эта икона словно магнитом притягивала его. Пора было уходить. Он бросил последний взгляд на икону, и ему показалось, что Христос улыбается - радостно и торжествующе. В этот момент его охватила непередаваемой силы радость. Впервые с детских забытых лет он радовался всей душой, окончательно и счастливо, как это умеют делать только маленькие дети. В огне этой радости сгорали без следа все боли, страдания и страхи последних дней. Андрей, священник, Дашутка, Павлик, - все молившиеся рядом казались ему милыми, родными и хорошими. Как он был всем благодарен! Даже гонителям своим, от которых убежал, надеясь укрыться в этом далеком краю. Он удивился, что вспомнил о них, впервые - без страха и ненависти.

Когда же Андрей и Даша, жених и невеста, подошли его поздравить, он ощутил такую полноту счастья, что малодушно испугался: выдержит ли?

Всю обратную дорогу они молчали. Он был благодарен Дашутке за то, что она не осталась, как думала, у Андрея, а решила вернуться в село с ним, опасаясь, как бы чего не случилось дорогой. Впервые за много дней он ничего не боялся. Это было удивительно. На пристани он прошел мимо знакомой машины, узнал номера, даже остановился, поискав глазами вокруг, но никого не увидел...

Ослепительная и строгая чистота осеннего озера радовала его, но меньше, чем можно было ожидать. Он стал привыкать к суровой красоте этого края. К тому же происходящее внутри сейчас полностью и без остатка занимало его.
В этот вечер он долго сидел в красном углу под иконами, словно именинник, слушая слова молитв, которые Даша на этот раз читала вслух, несомненно, для него. Мыслями он непрерывно возвращался то в благолепие храма, то к сострадательной доброте священника, то вспоминал счастливые глаза Дашутки, которая стала сегодня невестой...

Всю ночь он не мог уснуть, старался как можно тише ворочаться на своей лежанке. Он вспомнил покойных родителей и сестру и вдруг увидел их, стоящих рядом, всех троих, в ослепительно белых длинных одеждах. Он не успел еще ничего сообразить, как пронзительная острая боль проколола и разорвала все внутри...

***

На третий день, по русскому православному обычаю, в доме Даши и Павлика был накрыт поминальный стол, длинный и узкий, под белыми скатертями. Односельчане уже разошлись, и юная хозяйка в чёрном платке, повязанном по самые заплаканные глаза, угощала троих приезжих.

- Я не понимаю, - тихо спросила она, - как вы узнали, что Алексей Петрович скончался? Мы ведь даже не знали, кому и куда сообщить!

Несостоявшиеся убийцы подавленно молчали. Тихо тикали ходики на стене. Скорбный и строгий лик Христа смотрел на всех с иконы, привлекая к Себе милосердным благословляющим жестом десницы.