Посвящаю своей матери Галине Петровне КОСЫЧЕНКО
Пятая часть
Новая жизнь складывалась непросто. О прежнем он старался не думать. Никто пока не знал, куда он исчез. Именно исчез, бесследно и профессионально «лег на дно». Узнать его было трудно: он похудел, окреп и оброс мягкой, волнистой с проседью бородой. Отяжелели и огрубели руки от сельской работы. Жившее где-то в глубине души чувство близости к земле, связавшее его с ней через многие поколения предков, вдруг властно пробудилось, ожило, и теперь давало спокойную уверенность и удовлетворение работой.
Только с душой происходило новое и непонятное, пугавшее и восхищающее одновременно. Умаляясь и умиляясь, он напоминал малого ребенка, заблудившегося и едва не погибшего, но чудом спасенного и отогреваемого день ото дня теплом родственных душ. Малые по земным годам, но мудрые духовно дети его покойной сестры приняли его в свою семью. Именно они приняли его, а не наоборот, как ему казалось вначале.
В первую зиму не на шутку прихватило сердце. Несколько дней лежал он на кровати, послушно глотал крепкий отвар каких-то целебных алтайских трав. Детям строго-настрого запретил вызывать фельдшера, боялся, что отправят в город, в больницу. Часто просыпаясь ночью, видел на противоположной стене за занавеской тень. Она подолгу, стоя на коленях, клала поклоны, неслышно всхлипывая и переводя дух. Даша молилась. Молитва ее была глубока и серьезна. И он привык к этим ежедневным и еженощным молитвам. В этом доме молились по утрам и вечерам, за столом и перед всяким делом. Настал день, когда и он сам впервые открыл молитвенник. И вначале ничего не понял, но, читая, ощутил прилив сил. Занявшись Дашуткиными духовными книгами, он так увлекся, что не заметил, как выздоровел.
…На первую Пасху дети уехали в город. Их захватил с собой вертолет, доставивший в поселок очередную почту. Иначе выбраться из долины было невозможно. Река бесновалась и ревела в своем каньоне, на Золотом озере гуляли ветры.
Наступили торжественно-строгие Страстные дни. Он ходил по дому, радуясь какой-то особенной, праздничной чистоте. Пол был тщательно отмыт и выскоблен добела. Домотканые дорожки светились чистотой и пахли свежестью. Печь была подбелена, даже печурки подсинены, так всегда делала мать накануне Пасхи. Занавески весело белели на всех тщательно промытых окнах, где стояли в банках тальниковые пушистые веточки. Он вспоминал, как мать на Вербное воскресенье неизменно покупала на базаре пучок красной вербы с желто-серыми пушистыми «зайчиками».
Прошла неделя. Он с нетерпением ждал вертолета. Они вернулись втроем: Даша, Павлик и незнакомый ему высокий худощавый парень с длинными волосами и громадными добрыми глазами в пушистых ресницах.
- Христос воскресе! - закричали они хором прямо с порога, снимая куртки.
- Дядя Леша, познакомься. Это - Андрей. Он в городе живет и работает в храме.
Андрей широко улыбнулся, пожимая протянутую руку.
Даша проворно выкладывала на стол из дорожной корзины куличи в синей бумаге, вазочку с пасхой, разноцветные крашеные яйца. На столе сделалось празднично и весело.
Потом вместо обычных молитв пели что-то радостное, все время повторяя: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...» Ярко запечатлевшееся в памяти, вставало перед глазами видение Христа в розовых облаках. От всего этого сладко трепетало сердце и ликовала душа, и, сама того не понимая, приобщалась к этой великой неземной радости...
***
Отзвенела стремительная и полноводная алтайская весна. Сошли с сопок снега, зазеленели крутые ладони долин. В самый разгар лета он опять почувствовал приступы болезни. Что-то изнутри подтачивало его, тяжко томило, подступало порою к самому сердцу, грозя окончательно задушить...
Несколько раз ездила Даша в город, привозила из храма свечи, просфоры, освященную воду в пластиковых бутылках. Дважды она возвращалась с Андреем. В последний приезд именно Андрей завел с ним серьезный разговор.
- Вам бы, Алексей Петрович, поговеть надо. Да причаститься Святых Тайн, и легче будет...
Пришлось опять взяться за Дашины книги. Исповедь. Причастие. Как много всего сложного и непонятного. Он очень скверно чувствовал себя, как школьник, не выучивший самого главного в жизни урока.
Немало дней протекло, прежде чем понял он, что его собственное прошлое мучительно давит и убивает его. Все это время, пока он жил, бездумно и бесшабашно растрачивал молодость, силы и средства, он полагал, что идет против всех этих философских пережитков под названием «моральный кодекс», утверждая в этой жизни лишь свое собственное право - право сильного. Думал ли он когда-нибудь, что жизнь должна окончиться рано или поздно, и вообще, зачем он сам живет, ест, пьет, коптит небо? Нет, та жизнь, которою он жил, не давала возможности даже задуматься над всем этим. Вдолбленное в мозги со школьных лет «нет Бога» придавливало душу, как могильная плита землю, как печать отверженности. Оказывается - Он есть! И жизнь есть вовсе не то, что он о ней думал. Но надо было пройти все круги ада и встать на самый ее краешек, этой жизни, чтобы такой ценой хоть что-то понять, что-то увидеть...
Участившиеся сердечные приступы заставили его крепко задуматься о судьбе детей. Однажды он завел с Дашей серьезный разговор.
- Дашуха, ты меня прости, что я не в свое дело вмешиваюсь... Но, видишь ли, здоровье-то мое, того... В общем, как оно у вас, с Андреем? Серьезно, или как?
Она ярко и мило покраснела, даже капельки пота выступили на веснушчатом носу. Но ответила негромко и твердо:
- На Покров, если Бог даст, хотим свадьбу сыграть. Батюшка благословил. А потом Андрей уедет учиться на священника, и нас к себе возьмет. Будем строить храм. Вдруг Даша заплакала. - Дядя Леша, я знаю, вам здесь хорошо, но вы не сможете здесь один, поедемте с нами! И к венцу благословите меня... Вместо отца-матери.
После ужина он решил еще раз вернуться к этому разговору. Вынув из сумки пачку сберегательных книжек, долго думал, как отдать их Дашутке, да так, чтобы взяла?
- Дарья! Храм, говоришь, строить будете? Хорошее дело... Вот вам на почин. А это на свадьбу. Подарок от меня... Да будет тебе плакать-то! Все будет хорошо!
Продолжение следует