Борис Анатольевич СЕЛЕЗНЁВ родился 19 октября 1953 года в г. Горьком. Окончил школу, служил в армии, работал слесарем, механиком, водителем троллейбуса. Печатался в областной, российской и зарубежной периодике, в журналах и альманахах «Истоки», «Современники», «Московский Парнас», «Волга», «Нижний Новгород», «Потом» (Бостон), «Вертикаль», «Арина», «Голгофа», «Новая Немига литературная» (Минск), «Гостиный двор» (Оренбург), «Бийский вестник» и многих других.
Окончил Литературный институт им. Горького, работал главным редактором газеты «Православное слово», лауреат премии им. Бориса Корнилова, член СП России. Председатель ревизионной комиссии Нижегородской писательской организации. Руководитель поэтической секции «Арена» при НПО.
Главный редактор православного литературно-художественного альманаха «Арина» и периодического журнала «Голгофа». Автор десяти книг поэзии и прозы.
Тел.: 8(831) 417-17-80;  8-910-395-23-12.
E-mail: basnn53@mail.ru

ХОЛОДНЫЙ РАССВЕТ

Божий Свет улыбнулся невинно
И вдруг стали являться цветы.
Если мы так совпали, Алина,
Где же я, дорогая? Где ты?

 Вдоль сияния Крестного хода
Я искал тебя, нежно скорбя.
Я искал, я блуждал средь народа,
Только в сердце нашел
У себя.

И открылись Вселенские дали...
Разве сердце свое обману?
Две судьбы этой ночью совпали,
Две души превратились в одну.

...Как пасхальные свечи пылали!

***

Иуды, деляги, сволочи —
Дорога вам всем во тьму!
Я ваши законы волчьи
Не принял и не приму!

Да что там! Страна вне закона —
В стране перманентный сбой.
Лампадочка у иконы
Зажглась вдруг сама собой.

А за окном морозы,
Дворник швыряет соль.
Девы Пречистой слёзы —
Радость моя и боль.

НОЯБРЬ

Вдоль дорог металлический вой,
Голь и слякоть российских углов,
Да печаль,
Да сквозняк световой
Меж, как будто сгоревших, стволов.

Даль полей
Душу рвет на куски.
Да с утра звон такой в голове,
Что повеситься можно с тоски
Без парящих крестов
В синеве.

А внутри,
В перекрестке лучей,
Лишь молитвы...
А праздник большой
На Казанскую.
Слезы свечей
И огни,
И... теплеешь душой.

После службы
По хрупкому льду
Побреду... и все беды приму.
И к хорошему другу зайду,
Сброшу плащ и стакан подниму.

Как хрупка эта русская нить!
Но любовь так крепка в ноябре.
Не стереть
И не похоронить,
Пока свечи горят
В алтаре.

СТАРУХА

Какая-то злая старуха
Стояла всю ночь за спиною.
Я верю в бессмертие духа,
Что может случиться со мною?

Какие-то тени и вьюга,
И стук по стеклу...
Но сегодня
Не жду я ни брата, ни друга.
Надеюсь на милость
Господню.

Уйди же, седая старуха!
И в девушку не превращайся.
Не верю ни зренью, ни слуху.
Душа, помолись и покайся!

Но все уж идет по порядку:
Вот дева прекрасная. Стоны.
Старуха исчезла. Лампадка
Трепещет слегка у иконы.

И девушка пальчиком манит,
Зовет к себе взглядом и телом
Нагим,
Но она не обманет.
Не сможет, чего бы хотела.

Я перекрещу привиденье!
Пойду и с молитвой умоюсь
Крещенской водой...
За мгновенье
Старуха опять за спиною.

И вьюга в окошке,
И стоны,
И кто-то там крыльями плещет...
И лишь огонек у иконы
В ночи, как сердечко,
Трепещет.

ПОКАЯНИЕ

Тайны падений тяжки.
Каюсь. И дух жалит плоть.
Знаешь, такие грехи
Может простить лишь Господь!
Знаешь, такое избыть...
Мало, чего ни имей...
Кто бы так мог возлюбить
Бедных, жестоких людей?..
Встану, поеду я в скит,
Вдоль постаревших берез.
Постный,  заснеженный вид —
Небо, дорога... Христос.

АХ…

Лишь только ты захлопнешь двери,
Тебя я сразу обниму…
Мне снятся сны,
А ты не веришь
Ни одному…

Ни разу даже не спросила,
Где находились мы во сне?
Где были мы,
Где нас носило,
В какой стране?

Какие нам цветы дарили!
Сказал бы даже ангел: «АХ»!
Что пили мы,
Что мы творили
Во снах!?.

Любовь была,— что с петель двери
Летели с посвистом во тьму!..
Мне снишься ты!
Но ты не веришь
Уж ничему…

* * *

Жизнь совсем не неволя
Или замкнутый круг...
Жизнь, как минное поле,
Гром да вспышки вокруг!
Жизнь великая сила,-
Праславянская кость!
Сколько нас покосило,
Сколько нас родилось...
Сколько гнева и боли!
...Ветер горький на вкус.
Это минное поле
Называется Русь.

* * *

Лишь Божий мир красив и вечен,
Ему все бури нипочём.
Зелёный пух слегка подсвечен
Пасхальным, радостным лучом.
Ах, эти клейкие листочки,
Средь супермаркетов крутых!
И в церкви белые платочки,
И лики дивные святых…

Пусть морда трактора смеётся:
Мол, можно всё перекопать…
Здесь всё, что было остаётся:
Душа, Россия, Благодать…

Какие могут быть несчастья?
Нас убивать – напрасный труд!
Глянь,- Петр с Февроньей на Причастье
В храм Благовещенский идут…

* * *

Уже ушёл последний поезд
И мы с тобой почти в раю.
И ты меня не беспокоишь,
И я тебя не достаю…
Ушёл состав. Что нам осталось?
Достроить. Дописать. Дожить.
Растить внучат, покоить старость,
На печке валенки сушить.
Пусть я не рву судьбу на части,
Пусть жизнь смеётся надо мной.
Но я скажу: и это счастье,
Остаться с гибнущей страной.

ДЕВУШКА В ХРАМЕ

Черты прекрасные, простые,-
Иль это только нежный сон?..
Вот смотрит…
Так глядят святые
В соборе с  праздничных
Икон.

Старуха – жизнь гремит клюкою
За стенами. А в сердце – свет.
За что же мне
Дано такое
Видение
На склоне лет?

Что дать смогу ей
В дольнем тлене,
Весь окружённый суетой?..
Лишь молча преклоню колени
Пред сей небесной
Красотой.

*   *   *

Думал я: навек мы будем вместе
И беду, наверное, творил…
Но, однажды, юным летом
Крестик
Я одной девчонке подарил.

Это дело было на откосе
Иль на небе, - до сих пор вопрос.
Сколько я с тех пор
Девчонок бросил,
Сколько грёз и планов –
Под откос!..

Да и сколько лет прошло не знаю,
Всё съедает жизни суета…
Только я всё чаще вспоминаю
Блеск того нательного креста.

И девчонка… на каких откосах
Ввысь его сияние несёт?
Он её, конечно, без вопросов,
Сохранит и вовремя спасёт.

*   *   *

Зачем же ехать мне отсель?
Пусть жизнь куда-то всё торопит…
Такая за окном метель,
И вся дорога в каплях крови.

Мой друг опять нахмурил бровь:
То кровь рябин – я точно знаю.
…Но видишь,- даже эту кровь
Земля уже не принимает…

И чашу эту не допьёт,
А просто выплеснет нам в лица.
Земля (ты слышишь?) вопиёт
И умоляет нас молиться…

ДЕВОЧКА

Той девочки больше нет,
Та девочка в небесах.
Загадочный горний свет
Всё реже в твоих глазах.

Всё реже летишь ты ввысь
На тоненьких каблучках.
Всё чаще проходит жизнь
За книжкой, в больших очках.

Нет! Это совсем не грех,
И времени ход таков.
Всё реже весёлый смех
Я слышу из облаков.

ТРОИЦА

Я знаю, на Троицу выйдешь
Ты в кремовом платье одна.
И голову ты запрокинешь
На небо взглянуть…
Тишина
Вокруг. Только дальние звоны,
И нет ни людей, ни машин.
Берёзовой рощей зелёной
Направишься к церкви.
Один
Я тоже отправлюсь из дома.
Зелёную ветку сломлю.
И небо и роща знакома.
Ах, как это утро люблю!
Аллейка. Берёзка, как в раме.
Зачем и картины творить?..
Я знаю, мы встретимся в храме,
Не сможем лишь поговорить.
Да и ни к чему.
Среди веток,
Таких изумрудных стою.
За сотнями километров
Я вижу церквушку твою.
Как дева, стоит на обрыве
Вся в белом, среди зеленей.
Я знаю, в едином порыве
И ныне и присно –
Я с ней…
Мы вместе!
В трудах и моленьях
Одна нас дорога ведёт,
И мы упадём на колени,
Как весь православный народ.
Ах, Боже! Средь пыли и хлама
Потом всё простишь, всё поймёшь.
Зелёную ветку из храма
Домой, как невесту, несёшь.

ЛЮБОВЬ

                  «…Ах, милый мой, любимый человечек!»
                       (из разговора)

Моя любовь — девятый вал.
Она — как буря в океане!
Я б никогда не обозвал
Её подобными словами.

Она на сердце и вдали,
Она на скалы правит душу
И, разбивая корабли,
Летит обломками на сушу!

Она из пепла и разрух
Сто раз воспрянет и воскреснет!
Она живёт в глазах старух,
Как плач, как неземная песня.

Она на небе, как звезда,
И мне, и всей Вселенной светит.
Она и ныне, и всегда
За все грехи мои ответит.

Она во сне и наяву,
Как в храме восковая свечка.
Я никогда не назову
Её «любимым человечком»…

Она хранит святой покров,
Она спасает от геенны.
Лишь с ней дорогой катастроф
Я сохраню завет священный.

ИСПАНСКОЕ ВИНО

Бокал испанского вина,
Глаз чёрных ужас…
В окне бандитская страна —
Моя к тому же.

В неё стреляла гадов рать —
Мы ж отвернулись…
Её бросаем умирать
В удавке улиц.

Давно на дне бокала страх
И зов отмщенья…
Мы нынче пьём на брудершафт,
Нам нет прощенья!

Хрипит в конвульсиях страна
(Мы пьём вторую).
Но крепче водки и вина
Страсть поцелуя!

А после — в храм.
Зачем, спроси? —
Ведь все косые…
Но, Господи! Спаси, спаси
Мою Россию…

СРЕТЕНИЕ

На Сретенье опять мороз!
И слава Богу!
— В храм собирайся!
— Не вопрос…
Через дорогу
Недавно вырос чудо-храм.
Лучами дразнит.
Ах, сколько там и пап, и мам
С детьми на праздник!
И нам давно уже пора —
Звон сердце слышит:
Господь зовёт к Святым Дарам
Своих детишек!

ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Простите меня за всё,
Что помнится или нет.
За то, что стихи несёт
На ваш несказанный свет!

За солнце и синеву,
Что меркнут в глазах моих.
Что помню, дышу, живу…
Что плачет мой горький стих.

Простите меня за то,
Что страшно от вас далёк,
Что нас не спасёт никто —
Лишь только любовь и Бог.

ТЁТКИН КОТ

У тётки был кот. Симпатичный такой — серо-гранитного цвета, упитанный, крупный и бесконечно преданный тётке. Кот тётку очень любил, будил по утрам, провожал на кухню и внимательно наблюдал за всеми её действиями… А поскольку тётке было 82 года и она давно не работала, среда её обитания обозначалась в основном кухней, где она и делала всё, что делают на кухне обыкновенные бабы. Здесь надо сделать одну маленькую поправку,— что тётка была не совсем обыкновенная. Она от рождения оказалась глухонемой, и кот был необходим и полезен ей вдвойне, поскольку всегда давал знать о приходивших к ней знакомых и гостях, о погодных условиях во дворе, когда надо было вывешивать для сушки свежевыстиранное бельё, ну и для других, не менее важных, обстоятельств.
Сама тётка, видно в компенсацию не дарованных ей слуха и речи, никогда не болела, энергии у неё хватило бы на пятерых точно таких же тёток, была страшная сплетница (на своём знаковом языке) и удивительной как физической, так и психической силы старуха. Несмотря на отсутствие фонетики, своими выразительными знаками она могла довести человека, что называется «до белого каления», после чего он просто плевался и быстро уходил… И несмотря на то, что потом обязательно узнавал от добрых людей, что старухина речь шла вовсе не о нём, а о неком аферисте-соседе, — больше никогда уже не решался навестить «бешеную старуху». Из всех существ в мире, диалог с тёткой мог выдержать только её кот да моя собственная жена (та же «порода»), хоть и приходила иной раз от неё, мягко говоря, «не в себе». Природным громоотводом для супруги являлся естественно самый близкий по жизни ей человек, то есть я. А я в свою очередь неимоверно «возлюбил» тётку, а заодно и её кота. Когда мы приходили к старушке, я демонстративно разворачивал газету и полностью углублялся в неё, а кот, пристально, подозрительно посмотрев на мои действия, гордо удалялся в противоположный угол или взбирался на сервант и уже оттуда продолжал наблюдение. Иногда у меня появлялось ощущение, что при любом резком движении с моей стороны, кот просто бросится на меня и задушит в своих когтистых объятиях.
Но однажды тёткин кот серьёзно заболел. По этому случаю, мы были срочно к ней вызваны и состоялся консилиум. Тётка решила (наши предложения не учитывались), что мы должны сейчас же везти кота на машине к ветеринару и довериться его заключению: или лечить, или «усыпить». Не только жена, но даже и я был поражён тёткиным решением. Я ожидал любого распоряжения: «только лечить!», «без кота не возвращаться!», «готова потратить любые деньги,— только б он выздоровел!» и т.п., но чтоб такое?.. Конечно, кот был болен серьёзно: у него, как барабан, раздулся живот, он ничего не ел и не пил, осунулся, совсем не ходил в туалет, и в глазах была такая тоска, что вынести его взгляд было невозможно. Делать нечего, надо было отправляться в кошачью лечебницу.
К нашему сожалению «серьёзность» заболевания подтвердилась. У кота обнаружилась «водянка». А ветеринар поведал нам, что трагический исход неизбежен: все попытки «прокалывания» и удаления жидкости ни к чему, кроме как мучению животного не приведут. Болезнь будет возобновляться в ещё худшей форме («от прокола до прокола») и кот, в конце концов, помрёт в ужасных муках. Оставалось одно: избавить Божье создание от грядущих страданий, а проще говоря «усыпить».
Кот видимо догадался о диагнозе еще до проведения УЗИ и решения второго (с врачебным участием) консилиума. И, странное дело (он все время был у меня на руках), он сначала перестал дёргаться и вырываться. А потом, когда я его положил на операционный стол, не прекращая придерживать рукой, он стал, сначала потихоньку, а потом всё сильнее всем тельцем прижиматься ко мне. Когда сделали первый «усыпляющий» укол, кот так сильно прижался к моему животу, словно хотел слиться со мной воедино, и я будто бы услышал его плач — плач меньшего брата: «Вот все покинули меня — даже хозяйка предательски бросила и отвернулась от ничтожного, но верного ей создания! Будь хоть ты (а я не очень любил тебя), будь хоть ты добрым и милосердным ко мне хотя бы на несколько секунд…» Я уже не мог сдерживать слёз, как вдруг надо мной, словно громом ударило: «И он будет! И Я БУДУ!» И тут же кот весь как-то расслабился и уснул. Мгновенно рядом возник санитар со вторым «решающим» шприцем. Кот даже не почувствовал его и через несколько мгновений мелко-мелко задрожал всем телом и умер. Это душу Ангел забрал — своего же, Божьего создания — подумалось мне…
Когда мы приехали к тётке и сообщили печальное известие, она только рукой махнула, а через некоторое время завела себе нового кота. Новый кот оказался хитрым рыжим хулиганом — доводил хозяйку своими выходками до истерики и совсем не следил за порядком в доме. Зато тетка в нём души не чаяла и обещала всем назло завещать новому коту всё своё имущество.
«Серенький» же мне несколько раз снился, приветливо помахивал лапой и говорил человеческим голосом. Из всего запомнившегося, я сделал вывод, что коту живётся хорошо, что у него новая добрая Хозяйка, и чтобы я о нём в земной жизни совсем не беспокоился. Потому что, все те, кто пролил хотя бы одну слезу о братике своём младшем, соберутся все в одном месте. И будет там любовь, радость и хвала Творцу за всех малых и великих. Там и встретимся — пообещал в последнем моём небесном сне «Серенький»…

ЕГОР

У Маши умер муж и она, как говорят в народе, «убивалась» уже второй день.
— Ох, мочи моей нету, Господи!!! Хоть в петлю лезь. Грех это великий — петля, а что делать мне? Даже не подозревала, что так люблю его бездельника, что так мне без него плохо будет.
Всего два дня, а не знаю куда голову преклонить…Вот уж и пьяница-то он был( между нами говоря, пьяницей-то Егор не был – выпивал конечно по праздникам, да когда на душе скверно или наоборот радостно…разве поймёшь русского человека?).
И бездельником — кстати, и ленивцем не был Егор…Не работал только, как он любил говорить «на дядю», то есть нигде не нанимался – ни на большие предприятия, ни на малые-частные…а мастерил «поделки» как говорится для души — то подсвечниками займётся, то лампадочками, то уголочки для икон затейливые вырезает — всё его на церковную тему тянуло. Да и для дома, для быта чудеса творил: что ни кружка, чашечка, а всё с секретом. Наливаешь, к примеру чай в кружку(пустая перед этим посудинка-то, кажется), а глянь — ангелочек в кружке появляется. Стеклодувку сам придумал и смастерил — совсем красивые поделочки получаться стали. Тут уж Егор разошёлся: и рюмочки цветом переливчатые, и фужерчики разноцветные, и графинчики(опять же с секретами) изготавливать стал. В большом количестве накоплялись они на полочках мастерской.
Продавал их он неохотно и совсем не дорого (в магазине-то раз в 10 дороже и совсем не того «покроя» эти вещицы стояли). Без дела не сидел — целый день в работе, в поиске…день сами понимаете ненормированный, бывало и далеко заполночь затянется работа… Хорошо, хоть не мешал никому — оборудовал сарай, что под домом, себе как мастерскую. Сначала управдом придирался, а потом, после двух-трёх подарочков – даже поощрять стал увлечение Егора, потому как знал, что через недельку-две чего-нибудь перепадёт и ему.  Маша-то и сама всех подружек одарила чудными хрустальными фантазиями Егорушки. — Смотрите-ка, что мой бездельник удумал!..
А дотошный управдом всё учил мастерового как выгоднее и кому продать изделие…даже как-то раз подсчитал сколько в месяц Егор заработал — вышло ровно в три раза больше, чем жена его…так вот жизнь и текла. А для Маши он всё равно безработным считался, а значит бездельником, тунеядцем… Даже бывало, сердясь (не дремлет же враг) корила его куском хлеба — она мол вот работает а он нет – только «удовольствием» своим тешится. А он и не возражал, улыбался во всю ширь доброй души своей да утешал её — ну что поделать? Не могу иначе…
Однако всё равно, «червяк мира сего» помаленьку точил душу художника. Мелькала мысль — заработать столько денег, чтобы жена хоть довольной была… Вот тут-то и поймал его враг рода человеческого. А принёс «богатый» заказ тот же пронырливый управдом. Желал заказчик себе перламутровую шкатулку, чтоб открывалась она только по его желанию, то есть то есть, если пару слов скажет сам хозяин, крышечка-то и открывается. И выплывали б, чтобы из шкатулки два фужера переливчатых и обнажённая дева, которая(опять же по команде) наливала бы в фужеры вино, приглашала выпить, говорила сладким голосом, подмигивала…И лилась бы в это время чудесная тихая музыка (какая музыка — это опять же по хотению хозяина. Стилистика полностью отдавалась на волю автора, то есть Егора, только одно было жёсткое условие: чтоб у девицы были копытца и рожки на голове…
— Мудрёное, конечно задание, замялся было управдом, но и деньги немалые — миллион даёт. Говорит, что вся эта «приблуда» и «десятки»(10-ти тысяч) не стоит, но хочет он де материально поддержать мастера, за которым уже давно наблюдает.
— Ничего мудрёного тут нет — ответствовал Егор, всё выполнимо, а вот только делать этот срам я не буду! И без меня умельцев таких, — «пруд-пруди». Я же в каждую «фитюлечку» душу свою вкладываю… А тут, чует моё сердце, такая чёрная беда для души приготовлена, аж ужас берёт! Нет, не буду делать! И как только не уговаривал его управдом, не соглашался мастер душу свою отдавать лукавой поделке. — А ты так, без души сляпай — наступал жилищный начальник. — Без души не могу — стоял на своём мастер. Управдом даже грозиться начал, что мол запретит он мастеру его работу и мастерскую сломает! — Да делай, что хочешь — начал было распаляться художник, но управдом вовремя остановился (он уже , между разговорами-то придумал как заставить мастера сделать чёрное дело). А всё оказалось проще простого: пошёл управдом к Егоровой жене и всё выложил ей да приукрасил ещё. — Кобенится мол, твой дурачок, от миллиона отказывается… А что рога и копытца, так это мол ерунда — так заказчику заблажилось, на его это совести и будет. Мастер-то всего лишь исполнитель, ему-то что?.. И так он Егорову жену убедил-навострил, что она аж разгневалась на мужа!
Когда Маша появилась в дверях мастерской, Егор сразу всё понял. Но не ожидал от жены слов таких радикальных, совсем не ожидал.
— Егор, если не возьмёшься эту работу делать — разведусь! Вот те крест! И перекрестилась даже! Правда, после крестного знамения, её затрясло всю (самой даже страшно стало), а потом словно в огонь бросило, и следом водой ледяной окатило! Сильно испугалась Маша, но на своём настояла — сдался Егор, уж больно любил он Машеньку: всё готов был за неё отдать, даже душу свою.
Заперся в своей мастерской работник, велел не беспокоить три дня и начал свою работу. Всю « механику-электронику» сделал быстро и антураж не задержал. А вот только приступил ваять девицу… тут-то и началось… К слову, нечто такое в сердце своём предчувствовал Егор. Не успел он «отлить» деву, как она сама из стены вышла и уселась на старенький диванчик напротив художника:
— Ты ведь ждал меня, Егор! Я ведь знаю. Пиши с натуры теперь, не ошибёшься.
— А я и так не ошибусь — даже рассердился художник — а захочу, так и не станет тебя! Разобью напрочь всю эту конструкцию и уйдёшь ты опять к себе в преисподнюю!
— Нет, Егор, не разобьёшь. Ты ведь слово дал. А слово мастера дороже золота!
— Ну ладно, сиди только тихо. Ко мне не приближайся. Если уж вы поганцы это задумали, то и характер мой изучили. Подойдёшь если ко мне — убью!
Притихла девица, сидит как изваяние, не шелохнется.
Между тем мастер заканчивал свою работу, наводил блеск, всю механику отлаживал…
— Ну вот, вроде всё и готово — немного отойдя от изделия, пробормотал Егор.
— Нет, не всё милый — внезапно залепетала застывшая на диванчике обнажённая дева — главного не доделал…  Егор-то и сам знал. И специально так сделал. Ни рожек, ни копытец не было у фигурки.
— Да и у тебя их нет — усмехнулся Егор… и тут же обомлел, хоть и повидал всякого: у девицы тут же выросли рога и копыта. Она встала со своего места и хотела подойти ближе, но вдруг словно наткнулась на невидимую преграду. Застыла на месте и уже другим голосом захрипела: — Сними крест, Егор! Иначе у тебя ничего не получится. Христианскую душу невозможно вложить в эти «детали». А сделаешь, опять наденешь.
— Мне подумать надо — прошептал мастер — у меня ещё день есть.
— Не день, а только ночь осталась — усмехнулась девица — думай, мешать не буду. Всё равно никуда не денешься.
Прилёг Егор на лавку, что стояла напротив изваяния и как-то странно быстро уснул. И видит он (во сне ли, наяву ли?): подходит к нему некий светлый старец — глаза голубые, чистые, словно у ребёнка, белая борода до пояса, сам в фартуке мастерового, а на груди большой крест золотом блещет. И такая от него идёт доброта сердечная, словно от мамочки в детстве. Погладил он работника по вихрам да и говорит: — А заберу ка я тебя к себе Егорушка! Вишь как бесы тебя обступили, да и жена пилит, покоя не даёт, не со злобы, конечно… Пойдёшь? У меня-то мастерских много и Господь  близко. Встрепенулся было Егор и тут же поник: — А как же Маша-то — жена моя? Я без неё не смогу… люблю я её… — Всё Господь управит. Ведь это Он меня к тебе послал. Там, у Него ты нужнее будешь…
Когда на третий день взломали дверь мастерской (не отзывался Егор), нашли мастера мёртвым. На груди у него лежал большой медный крест (никто раньше такого у Егора не видел) и одет он был по праздничному. На полу валялись осколки его «изделия», которое он видно и расколотил ночью…
…А потом когда Маша окончательно поняла, что тоже жить не может без Егора, стала Бога молить— всё отдам — или меня к нему забери или верни его ко мне  — мо-очи нету. Убьюсь  я…И знаю – грех! Но не могу я…   
…И смилостивился Господь — вернул Егора на Землю ровно на три дня, чтобы распорядился своими чудными поделками по своему усмотрению.  И раздал всё Егор добрым людям и детям(а накопилось в мастерской их великое множество)— чтобы радовали они сердца, а детишки, чтоб учились Искру Божию вкладывать в рукодельное… Ах как радовалась детвора!!!
А потом забрал Господь к Себе и Машу и Егора. Там им ещё лучше стало.